Чем дальше уходили мы от дома, тем глуше и мертвее становилось вокруг. Ночное небо, бездонно углубленное тьмой, словно навсегда спрятало месяц и звезды. Выкатилась откуда-то собака, остановилась против нас и зарычала, во тьме блестят ее глаза; я трусливо
прижался к бабушке.
Неточные совпадения
У Веры закапали слезы. Она
прижалась головой
к плечу
бабушки.
Обе головы покоились рядом, и ни Вера, ни
бабушка не сказали больше ни слова. Они тесно
прижались друг
к другу и
к утру заснули в объятиях одна другой.
Мне было лень спросить — что это за дело? Дом наполняла скучная тишина, какой-то шерстяной шорох, хотелось, чтобы скорее пришла ночь. Дед стоял,
прижавшись спиной
к печи, и смотрел в окно прищурясь; зеленая старуха помогала матери укладываться, ворчала, охала, а
бабушку, с полудня пьяную, стыда за нее ради, спровадили на чердак и заперли там.
Прижавшись к плечу
бабушки, мать шептала что-то на ухо ей, —
бабушка щурила глаза, точно в них светом било. Становилось всё скучнее.
Он вдруг усмехнулся, повернул шею, точно козел, и, схватив
бабушку за шею,
прижался к ней, маленький, измятый, всхлипывая...
К стеклам окна
прижались чьи-то волосатые, седые, слепые лица; в углу, над сундуком, висит платье
бабушки, — я это знал, — но теперь казалось, что там притаился кто-то живой и ждет.
Потом она растирала мне уши гусиным салом; было больно, но от нее исходил освежающий, вкусный запах, и это уменьшало боль. Я
прижимался к ней, заглядывая в глаза ее, онемевший от волнения, и сквозь ее слова слышал негромкий, невеселый голос
бабушки...
Каждый раз, когда она с пестрой ватагой гостей уходила за ворота, дом точно в землю погружался, везде становилось тихо, тревожно-скучно. Старой гусыней плавала по комнатам
бабушка, приводя всё в порядок, дед стоял,
прижавшись спиной
к теплым изразцам печи, и говорил сам себе...
Бабушка, совсем уже старая, по-прежнему полная и некрасивая, охватила Надю руками и долго плакала,
прижавшись лицом
к ее плечу, и не могла оторваться.
А весною, когда отец и мать, поднявшись с рассветом, уходят в далекое поле на работу и оставляют его одного-одинехонького вместе с хилою и дряхлою старушонкой-бабушкой, столько же нуждающейся в присмотре, сколько и трехлетние внучата ее, — о! тогда, выскочив из избы, несется он с воплем и криком вслед за ними, мчится во всю прыть маленьких своих ножек по взбороненной пашне, по жесткому, колючему валежнику; рубашонка его разрывается на части о пни и кустарники, а он бежит, бежит, чтоб
прижаться скорее
к матери… и вот сбивается запыхавшийся, усталый ребенок с дороги; он со страхом озирается кругом: всюду темень лесная, все глухо, дико; а вот уже и ночь скоро застигнет его… он мечется во все стороны и все далее и далее уходит в чащу бора, где бог весть что с ним будет…
—
Бабушка! — ничего больше не могла крикнуть я в ответ и лишь крепче
прижалась к этой измученной страданиями груди.